Петер Эстерхази –
память, молчи
память, молчи
упражнение в стиле
Петер Эстерхази
13 апреля Петеру Эстерхази исполнилось бы (о, это «бы» в сочетании с этим глаголом, ох уж эти вспомогательные глаголы сердца, кто читал Эстерхази, поймет, к чему это я, а кто не читал, не поймет, скажет, ерунда какая-то, но тот, кто скажет «ерунда» — пусть вспомнит этимологию слова «ерунда» и почувствует себя тем семинаристом, которому так тяжело давались все эти латинские герундии и герундивы, что он в сердцах окрестил их ерундой, — вот мы снова и вернулись и к сердцу, и к его вспомогательным глаголам) 75 лет. Почти исчезнув сегодня из разговоров об актуальной литературе, Эстерхази до такой степени вошел в плоть и кровь (опять эта физиология — «Дневник поджелудочной», последняя книга писателя) венгерского языка, будучи сам пропитан им с головы до пят. Читаю тексты на его 75-тилетие — там все про какие-то другие вещи, не те, которые я помню в связи с ним. Поскольку каждый из нас смотрит на мир из собственного иллюминатора, поделюсь своим видом.
Эстерхази для меня не просто писатель, но человек, благодаря которому я осталась с венгерским языком. Когда в 1995 году я закончила университет дипломированным хунгаристом, никакой работы с венгерским языком не было (отношения между странами находились на «нижней точке» по массе политических, экономических, исторических причин). Но мне было так жалко терять этот затейливый, сложный, богатый, требовательный и безжалостный язык, что я решила переводить «в стол» и, по совету Аттилы Балажи (если бы это был текст Эстерхази, здесь бы стояла звездочка, и в обширном комментарии можно было бы прочесть историю жизни Аттилы Йожефа (!) Балажи, человека и парохода в своем роде), выбрала для этого самый сложный текст в современной (тогда) венгерской литературе — роман Петера Эстерхази «Семнадцать лебедей» (назову его так для простоты — на самом деле, с названием там тоже все хитро) — написанную от первого лица на смеси современного и разновекового венгерского историю жизни Лили Чоконаи (см. историю венгерской литературы, если вдруг кто не знает, кто такой Чоконаи), женщины-ребенка, бунтарки, говорящей на языке Петера Пазманя (тут еще одна, нет, две звездочки). Каждое воскресенье на протяжении года мы встречались с Аттилой и разбирали этот текст — я переводила, он помогал вникать. Благодаря «Лебедям» я не бросила венгерский, но перевод издать так пока и не удалось, поэтому поделюсь небольшим фрагментом (чтобы было понятно, почему не удалось, и почему этот роман до сих пор ни на какие языки не переведен — единственное из произведений Эстерхази, которое остается пока только венгерским сокровищем).
Оксана Якименко
Сeмнадцать лебедей
Лили Чоконаи
Лебедь-автобиография (куррикулюмвите)
Я, Лили Чоконаи, с именем этим явилась на свет божий 17 сентября 1965 года на рассвете на серой чепельской равнине, в истинной католической вере и неверии оставаясь до смерти.
Матушку мою, благословенную красавицу, Кату Вардаи в тот же час забрал с этого свету Господь Бог, точно уж убивица ей буду супротив собственной воли, так-то вот.
Возлюбленный отец мой, светлой памяти Петер Чоконаи, умер того же 17-го дня, месяца святого Михаила, 1969 года в расцвете своих 35-ти лет, вследствие множества страданий горесть древа живота своего жизни в печали собственной рукой оборвал. В память о нем, оставшись на этом свете, я в вечном счастии блистала. До того дня я как раз четыре весны видала, четыре лета, осени и зимы. С тех-то пор и приходится мне эту личину носить, сиротство мое протекало точно ленивые воды, из которых поднялась я на поверхность только четырнадцать половодий спустя.
На исходе 1982 года шебутным да беспокойным днем познакомилась я с благородным бедняжечкой мужем своим, Мартоном Кери, возлюбленным. По собственной воле, полегонечку отдалась я ему апреля 15-го дня. Ветры да погоды девство мое унесли.
Дал мне Бог плод мужескаго полу месяца святого Андрея, 7-го дня, который будучи тяжко больным и до того слабеньким, что раньше времени народился, между семью и восьмью часами на свет появился. Но Господь Бог по мудрому разумению своему отозвал его к себе около трех часов пополудни. Я же, разумение всякое от боли потеряв, не могла его живым увидеть, имени дать ему не могла. Но за это благословен будет Господь Бог, потому как не был он полноценным ребенком, и за то, что изволил пополнить им ряды ангельские. Писано в понедельник, во вторник, одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года.
Из-за этого-то и проснулась в нас озлобление безудержное. Жили мы с благородным мужем моим, бедняжкой Мартоном Кери в полном согласии, он же отважно скрывал это стыдясь своей семьи, которая не только в плену его держала, но которую и он точно так любил.
Тогда апреля второго дня, то есть, как раз незадолго до светлого праздника Пасхи расстроилась жизнь моя. Самоходная чертова повозка (Фольксваген) благородного мужа моего, бедняжки Мартона Кери в кряжистый тополь врезалась, я тут же птичкой полетела, да камнем тяжелым упала, с ним же ничего не случилось, тащил он меня на руках всю дорогу. пока до людей не добрался. На счастье, благодаря Богу, в себя я только в лазарете пришла.
Но там сразу ноги отрезать мне пришлось, с тех-то пор и сижу я в кресле-каталке, и нежное лицо мое тоже увяло. Из-за всех этих мук многочисленных муж и господин мой Мартон Кери возненавидел меня и сбежал (ушел).
Все это не далее как намедни приключилось. In summa, ни вперед не могу взглянуть ни назад. (оставляя пустое место) надысь карандашом писано.
Лебедь-папа
Какой он был, отец мой, от кого род свой веду? От отца моего, от которого род свой веду, пахло вишневым деревом.
Теперь он конечно одряхлел. Уходят в пустоту прекрасные черты, он забывает о самом себе. о том неуловимом, таинственном и мускулистом туманном образе, каким он когда-то был. Полного знания у меня тоже нет, потому как об этом мужчине невозможно было ничего ни узнать, ни сказать. Ничего и все, что угодно, дрянное и высокое! Как сильно он страдал! Сколько всего видел! Высоко летал, да низко падал. И вот теперь как мелочно требует он в этом отчета у мира! Как это понятно! Как свойственно человеку! Так значит все-таки не зря душило его беспощадное время? Нельзя, значит, насильно изгонять людей из их собственной жизни?
Мне до этого, право, и дела никакого нет. Да и не страшно, тот давнишний, чей образ живет во мне, ему могу я быть благодарна за все, и я благодарна тебе, милый папочка.
Подлый обман, ведь по-моему, умер и стал пищей червей как мне четыре годочка исполнилось.
Фото: Fortepan / Prohászka Imre
