Однако духовными поисками героини пространство романа не ограничивается: одновременно с двумя биографиями (фиктивной — Лени Козмы и реальной — Лени Рифеншталь) перед читателем разворачивается еще один сюжет — настоящая криминальная история с таинственным убийством в начале и неожиданной финальной развязкой. Как и в предыдущих своих произведениях, в «Камушке» Илдико Ловаш экспериментирует с популярными жанрами — от «девичьего романа» до детектива, — расширяя их рамки, но сохраняя увлекательность повествования, которая и делает эти жанры частью популярной культуры.

«Вот, и из этих нормальные люди не вырастут», — замечал каждый раз учитель музыки, человек чувствительный к громким звукам, но совершенно не способный поддерживать порядок, было дело, у него бобинный магнитофон выкинули из окна, валялся потом несколько дней на краю асфальтовой дорожки — той, что идет вокруг школы, — когда дул ветер, лента с катушки вилась длинной коричневой змеей, казалось слышно, как растерянно вполголоса выводит свою песню хор рабов из «Набукко».

«Это все переменчивая погода плохо влияет», — сказала мама, когда по радио в новостях сообщили, что в школе, на чердаке обнаружили труп. Мне захотелось выяснить, что же все-таки произошло, я ведь как раз в этой самой школе и работала, преподавание истории в средней школе не относится к числу самых творческих занятий, но раз уж все остальные планы реализовать не удалось, а жить на что-то надо, я согласилась на предложенную замену. Боялась только, что застряну в этой школе, как те ни на что не годные коричневые шкафы, что выстроились в ряд в учительской, у каждого в дверце зияет дырочка для ключа, а замка нет; чтобы дверцы постоянно не раскрывались, в щель между ними и стенками шкафов засовывают кусочки картона. Чтобы тетрадки не вываливались. Я не стала выяснять, даже не думала серьезно, что хочу этим заниматься, только одна мысль среди прочих посетила меня утром, за кофе, когда человек — то ли из-за птиц, то ли из-за утреннего солнца — чувствует себя таким сильным, словно у него есть цели и планы.

Мне показалось, будто я знаю этого мужчину. Еще, когда его увозили, я увидела, как у него изо рта торчат зубы. Красоты эти зубы были невероятной, блестели на фоне потемневших челюстей, словно жемчуг. Правда, с тех пор не могу носить свои единственные жемчужные бусы, самой кажется смешно, не понимаю, почему испытываю отвращение, точно так же не понимаю, почему мне снятся ножи, топорики для мяса, куски этого самого мяса и кровь, стекающая в раковину.

Никаких экспертиз, которые исключили бы вероятность убийства, с трупом мужчины не проводили. Хотя я, на самом деле, не очень-то и знаю, как можно исключить такое, ведь если они у него в крови нашли слишком много успокоительного, это могло свидетельствовать и о том, что он так хотел подготовить себя к расставанию с жизнью. Как тот мужчина, который принял кучу таблеток, а потом натянул на голову полиэтиленовый пакет и заклеил у шеи скотчем, чтобы уж наверняка. Умереть чтобы наверняка. Это же надо так хотеть. Но если у трупа, найденного на чердаке в школе не проверяли кровь, откуда они знают? Не было следов борьбы? Под ногтями не нашли никаких частичек? На теле не было кровоподтеков? И даже вопрос не возник: а почему именно там? Почему он выбрал это место? Потому что пылинки плавают в августовском зное? Шума не слышно? Тень от соседнего здания падает? И никто его не потерял? Узнать ничего было нельзя, будто не было ответов, к которым можно было бы подобрать вопросы. Кроме того, что лето выдалось ужасно нервное, слишком жаркое, слишком бедное на события, слишком скучное. Меня все это не беспокоило, я так понимала, что чужие решения меня не касаются, хватает и собственных проблем, но все равно возникли некоторые сомнения: если нечто подобное может произойти с кем угодно, если о ком угодно можно сказать, мол собственноручно и здрасьте-пожалуйста, тогда и убить можно кого угодно, при условии, что место преступления как следует удастся обустроить. Из трупа-то никто особенно не пытается правду вытянуть. Может, этот мужчина долго бродил по округе, не за детьми наблюдал, о таких порочных наклонностях и речи не идет, я не на это пытаюсь намекнуть, просто гулял сам по себе, ничего не видел, ничего не слышал, волосы и борода растрепаны, руки заложил за спину и прочесывал улицы, как тот, кому есть что предъявить миру и самому себе, как тот, кто не находит связи между собственными действиями и представлениями, и пытается найти ее во время долгих прогулок — связь, в смысле. Я и в учительской сказала, может, мы его видели, знали, но все начали отводить глаза, бормотать что-то себе под нос, мол, даже не удосужился, был момент, с которым он так и не смог разобраться, этим все и закончилось, — такие примерно делали выводы. Типа, не исключено, что он воевал в Хорватии, куда его могли забрать резервистом пятнадцать лет назад в октябре на рассвете.

От такой фигни у кого хочешь крыша поедет.

А если все так и есть, и единственное, в чем мы не можем винить жизнь, так это в том, что никто нас не задерживает? Для ответа на этот вопрос и моих познаний не хватит, тут нужен философ, но в нашей школе философы не предусмотрены. Так что останусь при своей теории: как раз тот факт, что жизнь нас не держит, и заставляет самоубийц всеми силами пытаться повлиять на все задним числом. Чтобы их нашли, пожалели, захотели понять: попытались задержать после смерти. И тут исключений не бывает. Тогда опять получается, что у этого неизвестного мужчины не было никакой причины вешаться на чердаке школы в самый разгар школьных каникул.

Посмотрел бы на меня Дэнис Финч Хаттон, запретил бы заниматься подобными вещами, все было бы куда проще, даже этот мел на руках и толпы неугомонных детей, коричневые шкафы и скучные коллеги — все обрело бы смысл, и трупы бы меня не интересовали, даже если бы над головой болтался тот самый засохший черный мужчина. Одиночество порождает следователей, наемных убийц и революционеров, а его невыносимость — самоубийц. Пока жду какого-нибудь Дэниса Финча Хаттона, подумала я, попробую-ка сделать так, чтобы стало ясно, что на самом деле случилось с найденным на чердаке трупом. Пусть преступник, который его до этого довел, за все заплатит. На самом деле, все, конечно, совсем не так, ничего сознательного в этом нет, просто я не умею держать рот на замке.

Тем временем случилось вот что: кто-то открыл мой шкафчик и прочел записи, которые ни для кого не предназначены, точнее, предназначены исключительно для меня самой. Речь там идет о Дэнисе Финче Хаттоне, если коротко, — о том, каким должен быть мужчина. Один мой коллега — воображает, будто у него есть чувство юмора, — объяснил произошедшее тем, что у него дверцу заело, было не достать тетрадки, он принялся колотить по своему шкафчику, а мой — соседний — случайно раскрылся, и оттуда на пол выпала тетрадь в клеточку. Он с ней ничего не делал, просто положил обратно. Может, случайно, заглянул, пока поднимал, но я не должна ставить ему это в вину, разве назовешь любопытством случайное «дай разок взгляну» — на этих словах коллега развел длинными, как у обезьяны, руками (из-за его маленького роста это произвело еще более смешное впечатление) — ну, с натяжкой можно и любопытством, наверное, но на этом и порешим. Пригласил меня выпить пива в заведение под названием «Рог». Шли бы вы в жопу, дорогой коллега, сообщила я ему, но было уже поздно: педагогический коллектив в полном составе уже знал, каким, по моим представлениям, должен быть мужчина. А про себя, небось, все думали: время не с кем провести — вот и занялась непонятным расследованием, не может оставить в покое найденный на чердаке труп. Или еще хуже, воображают, будто я делаю это из зависти, потому что бесконечно завидую их прекрасной и гармоничной жизни. Жажду нарушить спокойное течение их будней.

Рассказала о случившемся маме. Мама ужаснулась — она тоже не ждала от людей такого, если к людям можно причислить учителя географии с обезьяньими ручищами и наполеоновскими замашками, но мама думает это все из-за маленького роста, а еще она убеждена, будто в мире нет ни одного мужчины, — при условии, что он отдает себе отчет, какой у него рост, — который был бы в состоянии выносить свою ущербность спокойно, без фрустрации. «Папа твой — лучший тому пример. Если бы он в какой-то момент осознал, что на самом деле, карлик, всех бы нас в могилу свел.» Я попыталась вернуть разговор к истории с коллегой, это оказалось непросто, поскольку папа в тот день в очередной раз испортил маме всю жизнь тем, что заявился с тридцатью цыплятами.

«Вдруг ты этому географу нравишься, — сказала мама, потом добавила, — а что если он эту гадость сделал для того, чтобы пригласить тебя пива выпить, тогда можно и простить». Я ей ответила, что и не думала исключать подобный вариант, не говоря уж о том, что пойду с ним пить пиво только в том случае, если в городе все лето будет дуть сирокко, и у меня откажут все нервы. «Переменчивая погода творит странные вещи», — подытожила мама (больше всего ее беспокоит, как бы я не осталась одна на всем белом свете).

Неопознанный труп, тем временем, похоронили, никто уже им не занимался. Даже про содержимое моей тетрадки в клеточку практически забыли, иными словами, жизнь вернулась в привычную колею: неуклюжие шутки учителей, листание авоновских каталогов в учительской, пара демонстраций чудесных возможностей пылесоса Кирби, но предложения купить агрегат были встречены единодушным отказом — у нас в ковре клещей столько нет, сколько он стоит; физрук занялся старой мебелью — скупил, что еще можно было найти по деревням в округе, потом они с краснодеревщиком с хутора, что близ Темерна, привели вещи в порядок и провернули отличный бизнес среди новых городских богатеев, у которых вдруг проснулся хороший вкус.

В перерыве между выходами двух авоновских каталогов, то есть примерно в середине месяца, мне вдруг подумалось, что неопознанный труп мог-таки наложить на себя руки в одном-единственном случае: если не хотел, чтобы его пожалели. Нашли и пожалели. Если он как раз и совершил убийство. А его самоубийство — не что иное, как результат борьбы с угрызениями совести. Это было настолько логично, что я сама себе удивилась: как это не пришло мне в голову раньше. Раскольников, вон, тоже только в последнюю минуту решил себя не убивать. Спросила словесника, как он думает, почему Достоевский после долгих сомнений решил-таки написать, как написал? Неудивительно, что учитель литературы и понятия об этом не имел и ничего по этому поводу не думал. Но для меня осознание этого факта стало решающим и, если забыть о примере из литературы, который нужен был только для того, чтобы снова заговорить о деле, вполне логичным. Оставалось выяснить, кто именно убил мужчину, найденного в виде засохшей мумии на школьном чердаке.

Неприятно было это слышать. Очень. Я решила, что сама займусь этим делом. Если посмотреть с точки зрения морали, нет универсального ответа на вопрос: до какого момента может человек жить с совершенным убийством на совести. Некоторые люди выдерживают всего несколько дней, другие держат это в себе всю жизнь. Опереться не на что. Может, правда, помочь возраст мужчины, в том смысле, если я сумею выведать из этой мумифицированной головы, сколько ему могло быть лет. Я вспомнила, какие у него были прекрасные зубы, мелкие, аккуратные, белые как жемчуг, ни единого темного пятнышка. Значит, не такой уж старик. Скажем, мой ровесник. А это значит, надо перечитать все газеты за последние тридцать лет — вдруг наткнусь на какое-нибудь нераскрытое убийство. Несчастный случай с ребенком, дети играли рядом с гусиным выгулом, обрушилась скала. Но это только один такой случай — может же быть, что он в другом городе кого-то убил, например, пока учился в университете. Или в бою, когда его забрали резервистом в Баранью, что на границе с Венгрией. В свинарнике старухи прятались в холодной соломе. Услышал, как кто-то шевелится, кто-то покрупнее крысы, разрядил магазин. Можно себе представить. Свиней-то в хлевах давно уже не было.

Найти ключ к жизни в зачарованной сказочной стране. Почему-то мне запомнилась эта фраза, не скажу, будто очень уж удачная или известно откуда, и близко не похожа на многозначительные афоризмы, которые принято переписывать в тетрадку, чтобы потом сонным воскресным днем — когда все, все без исключения, лениво потягиваясь, наслаждаются ничегонеделанием и звуками, издаваемыми теми, кто им дорог, с кем они проводят свои дни, из которых и складывается, в конце концов, их жизнь, — прочесть их и почерпнуть в них силу, нет это была фраза не из таких. Наоборот, она казалась мне вычурной, немножко дурацкой — как бы ни привлекала меня литература, я все-таки была не другой, предпочитала мир фактов, следствий и однозначных решений, по крайней мере, именно такой мне виделась история. И все равно она меня зацепила, в ней с такой решимостью заявлялось о том, что вообще-то невозможно. Ключ к жизни? Найти? Зачарованная сказочная страна? Не просто в сказочной стране, а еще и в зачарованной? Двойной разворот на 360 градусов получается. Типа, когда мне говорят, будто Йожи совершенно изменился, я должна поверить? И почему ключ к жизни, а не смерть? Но говорится об этом совсем иначе, скорее, в виде намека, как будто есть счастье, покой, воскресный вечер, от которого не тянет в туалет проблеваться. Человек, которого можно терпеть рядом с собой и даже скучать по нему, если вдруг уехал. Дэнис Финч Хаттон не какой-нибудь герой романа, а вполне себе реальный мужчина. Есть такой мужчина, вот на что намекает ключ жизни. Глупо, но избавится от этой фразы не могу. И от этого бесконечные проблемы.

Например, я не занимаюсь своей диссертацией, о битве при Геттисберге и ее исторической, но, по сути, надуманной роли в становлении современной демократии, а надо бы ее закончить, и можно уйти из этой школы, преподавать в вузе. Если получится. Хотя, время идет, и все больше кажется, что места для меня не останется, все как-то быстрее получают работу, даже те, кто защитится позже меня, ссылаются то на особые способности, то на семейные обстоятельства, если настрой не пропадет, это меня может и развлечь. После всего, что было — из-за чего я в свое время отказалась от мысли стать журналистом, — выдержать я могу много. Кроме этой школы, ее выношу с трудом. Скорее даже учительскую, саму школу ничего.

Ключ к жизни — смерть, тут сомнений быть не может. Двери раскрываются одна за другой, одни — сами собой, другие приходится распахивать, но ключ торчит из замка в последней двери, когда мы войдем в нее, я даже представить не могу, как это будет, как я потом все пойму задним числом — страшные дни и прекрасные минуты. Вот почему я не могу оставить просто так этот труп на чердаке, вот почему я должна им заняться, даже если ни с кем уже словом нельзя перемолвиться, если все уже забыли, но отправной точки у меня нет, про вскрытие ничего не узнала, причина смерти удушение, на внешнее вмешательство ничто не указывает. Примерно такая была формулировка, мне об этом сказала директриса, она же попросила не мутить воду, а то учителя только нервничают, не говоря уже о том, что дети уже об этом шепчутся, а учитель литературы решительно осудил мое поведением — интересно, почему я этого не слышала, наверное, сделал это у меня за спиной, в какой-нибудь из дождливых дней в кабинете директрисы, где все уставлено горшками с комнатными растениями, мол, ему надо проходить Гезу Чата, а в хрестоматии как раз та новелла, в которой малышку Эмму вешают на чердаке, и он боится, как бы эта тайная пропаганда, которую я развела в связи с найденным на чердаке трупом, не подстегнула детскую фантазию, и они, вместо того, чтобы забыть о происшествии, не попытались разыграть эту историю в лицах. Я на это ничего не ответила, дети, в большинстве своем, не идиоты, если и захотят попробовать, явно выберут для этого не школьный чердак, хотя, может статься, я ошибаюсь, и факт, что это не выдумка какого-то писателя, а реальный труп на чердаке, может подать им дурную идею.

И все равно мысль, будто в некой зачарованной сказочной стране можно найти то, что во фразе названо ключом к жизни, меня дико раздражает, поэтому, наверное, и не могу от нее отвязаться, как с мелодией, которая не выходит из головы, постоянно гудит, вчера даже поплакала из-за нее. Нет потому что никакой сказочной страны и зачарованности никакой нет. Мама считает, я именно поэтому месяцами никуда не хожу и никто рядом со мной не задерживается, хотя бы настолько, чтобы я вечер с ним провела. Необязательно сразу замуж, говорит мама, но расслабиться не помешает. Забавно, теперь, значит, уже и замуж надо за кого-нибудь. Денисфинчхаттон не существует, сообщила мама, а географ, вот он, тут, рядышком. А если ростом не вышел, разве это важно? Может, ты с ним пойдешь куда-нибудь посидеть — и как раз встретишь высокого, симпатичного мужчину. В таком возрасте если кто не женат — наверняка педик, а если женат, то именно в этом возрасте и не будет разводиться, так что вся эта затея ненужная и безнадежная, ведь если он не педик и не женат, то явно маньяк, а мне маньяк не нужен.

Переменчивая погода, говорит мама, выматывает нервы, видишь, вон и голуби летают как сумасшедшие, не дождешься, чтобы домой вернулись, отец твой уже не первый час сидит, все высматривает, ждет, заманивает их. Значит, я должна связать себя по рукам и ногам? Так легче переносить осенние дожди и этот противный вязкий туман? Или ноябрьский туман и дождь в наших краях — все равно сирокко с просторов Африки?

Случилось так, что я пошла пить пиво с географом. Волосы не помыла, только детской присыпкой попшикала, так они казались не слишком жирными. Душ приняла, но ноги брить не стала. Сидеть на деревянной лавке оказалось довольно жестко, но было даже приятно, я в такие минуты склонна думать про баварские пивные, чтобы появилась беззаботность и эйфория и исчезло замешательство и отвращение к самой себе за то, что пришла сюда наперекор собственным убеждениям. У географа была привычка звать меня полным именем: Лени Козма, вот что я скажу, — так он начинал практически каждое предложение. Он был любезен, сверлил меня глазами и со смехом сообщил, что пришел в совершеннейший ужас, когда я послала его в жопу, потому что ему показалось, что я это серьезно, а для меня это нехарактерно. Если уж так нехарактерно, думала я про себя, какого хрена ты не сидишь дома с какой-нибудь женой, но для виду покивала, не хотела его спугнуть. Про труп на чердаке решила не говорить, не буду даже упоминать, сосредоточусь на ветрах, расспрошу его про них, он же географ, в конце концов.

А то, насколько он разбирается в ветрах, даст ответ на многие вопросы. Вдруг поможет найти объяснение для того, что случилось с неизвестным мужчиной, который закончил свои дни на школьном чердаке с веревкой на шее. Глупость, конечно, что я себя идентифицирую с неопознанным покойником, который, скорее всего, кого-то убил, то есть, был убийцей, и угрызения совести загнали его на чердак, где еще пятьдесят лет никто бы не появился, если бы не отвалилась черепица и не протек потолок в кладовке рядом с кабинетом истории. И никто бы его не нашел, только как в сериале «Кости», когда уже крысы мясо со скелета сгрызли.

Лени Козма, вот что я скажу, заставила ты всех голову поломать со своим несчастным покойником. Не понимаю, что ты так на нем зациклилась. Да и кого это вообще интересует? Бывало у нас в городе уже такое, не мне тебе напоминать. Или тот бедняга, который квартиру снял и исчез — так что семья целую неделю знать не знала, где он, пока тело не нашли, и полиция не начала расследование, проверили звонки с его мобильного и наткнулись на след арендованной квартиры, это, по-твоему, не заслуживает внимания? Не понимаю, почему. Но — и не дал мне даже слова вставить, была у географа такая мерзкая манера читать лекции, пока все не выскажет, хоть час будет говорить, а мнение собеседника его вообще не интересовало, потому-то и класс его всегда был лучшим по школе, даже если это было не так, всех учителей разговорами замучает, — я все понял, разгадал загадку. Ты потому не можешь, не могла от него избавиться, что вообразила этаким Дэнисом Финчем Хаттоном, про которого в тетрадке писала. Я тебе честно скажу, понятия не имею, что это за прыщ, и почему он для тебя так важен, но явно смахивает на труп из школы — такой же недостижимый. На самом деле, его не существует, и тебе это отлично подходит. Не просто не существует, но когда существовал — и тогда был ничей. В противном случае, его бы наверняка разыскивали. А так ты можешь спокойно нафантазировать про него все, что хочешь, нарисовать идеальную картинку — какой он мускулистый, смелый, умный. И не надо все время думать о том, что каждый вечер ложишься спать одна, а ведь тебе скоро сорок. И наверняка тебе пальцев на двух руках хватит, чтобы сосчитать, сколько раз. Ну, ты понимаешь, о чем я. И это, Лени Козма, не сердись, крайне нездоровая ситуация.

В эту минуту мне надо было встать и уйти, оторвать его обезьяньи клешни от пивной кружки и удалиться с гордо поднятой головой. Но голова — и все остальное — так болело, про остальное ничего больше не хочу говорить, что я не могла подняться. Вместо этого я пустилась в долгие объяснения про то, какие все учителя пустышки, про то, какая гадость все эти авоновские каталоги и пылесосы Кирби среди коричневых шкафов, про беспросветные переменки, слегка расцвеченные специфическим юмором двух физруков. Про то, что надо найти ключ к жизни в какой-то зачарованной сказочной стране, даже если этот ключ — сама смерть, а зачарованная сказочная страна — дерьмо собачье, как с Йожи, когда он пить перестал и изменился на все 360 градусов, как утверждает его жена. Географ не перебивал, мне показалось, ему интересно, что я говорю, только после второй кружки, когда я уже пила кофе, мне стало понятно, почему. Зачем. Что до меня, может идти в жопу, у меня голова болит, сообщила я ему и не соврала, между прочим, стряхнула с плеч загребущие руки и пошла домой.

Дома записала все, что рассказал географ про сирокко в тетрадь в клетку — в школьном шкафу я ее больше не держу. Я, кстати, даже и не знала, сколько всяких ветров у нас бывает, в смысле, долетает до нас с моря: мистраль, бурин, бора, трамонтана, невера, лебич, гарбин и сирокко. Если он правду сказал.

Сирокко – это горячий, влажный ветер, он дует с востока на юго-восток и с юга на юго-восток по всему Адриатическому морю. По форме и характеру может быть циклоном и антициклоном. Чаще всего приходит в виде циклона. Антициклон сирокко характерен для весны и осени, дует без облаков или с не слишком плотными облаками, движущимися в северо-восточном направлении. На юго-западе горизонт в такое время всегда безоблачный.

Циклон сирокко сопровождают облачность и осадки. В южных районах Адриатики как правило бывает с сильным ветром.

Сирокко может задуть в любое время года, но в северных районах Адриатики он чаще наблюдается с марта по июнь, а в южных — с октября по февраль. Средняя скорость 7−10 м/с, но иногда набирает штормовую силу. Летом обычно дует до трех дней, но может с короткими перерывами дуть и до трех недель. После третьего дня имеет тенденцию усиливаться до шторма — в этом случае от него надо обязательно укрываться. Самые большие волны наблюдаются в южной части Адриатического моря (выше 5 м, но были зафиксированы и волны высотой 9,5 м), но они не столь опасны, как правило, есть время спрятаться от них в укрытие.

Над участками побережья, не защищенными от моря, и проливами, открытыми с юго-востока, сирокко может набирать довольно большую силу. Особенно силен этот ветер в Венецианском заливе и заливе Кварнеро, перед Плоче, на побережье к югу от Дубровника и над островом Млет, где его скорость может доходить до двух узлов.

Сирокко менее опасен, нежели бора, поскольку начинается не внезапно и набирает максимальную силу в течение полутора-двух дней, а потом уже дует ровно, с постоянной силой. Его легче распознать заранее. Признаками приближающегося сирокко обычно бывают штиль на море, слабый ветер меняющихся направлений, сильная влажность воздуха на юго-восточном горизонте. Воздух становится душным, давящим, повышается содержание в нем влаги, снижается видимость, температура медленно падает. Уровень моря поднимается. В заливы, обращенные на юго-восток и на отмели приходят довольно опасные волны. Повышение атмосферного давления означает ослабление, иногда прекращение сирокко.

Нередко признаком ослабления сирокко служат небольшие облака, идущие с юго-востока в северо-западном направлении, когда они пересекают вершины гор. Впоследствии в низких серых слоистых облаках в северо-западном направлении появляются отверстия, в которые видно небо. После чего снижается и высота волн.

Часто территории, где дует сирокко, от регионов, подверженных бора разделяют острова Вис. Поэтому, когда мы идем на юг, направление ветра может измениться с северо-восточного на юго-восточное. Укрыться от сирокко можно обычно вблизи побережья, в подветренных бухтах островов, где и волны не достигают такой высоты.

Вот о чем речь, о душном, давящем воздухе, о снижении видимости. Из-за чего у человека голова раскалывается.