Наркотический дневник

Хочу остановиться — нет денег. Достал постоянный стресс. Достало, что постоянно мутит, что я загибаюсь. Достало это крошево полное, и то, что ЗОНА меня убивает, и бесконечные галлюцинации, голоса, невозможность умереть, как бы мне этого ни хотелось, а жить тоже боюсь, даже воровать уже не могу, кошелек вытащить не в состоянии, цыганята — и те от меня шарахаются. Я зомби. Переползаю с измены на измену, и Черная Дыра засасывает меня. Надо выбраться отсюда.

Куда угодно.

Блин, мне капец.

Деревья делают последнюю попытку позеленеть, пока не пришла пора сбрасывать листья. Парк наводняют бабульки с собачками и мамаши с малышней, плюс пара-тройка бомжей, еще к бутылке не присосались — рано. Момент совершенно бесперспективный: трясет изнутри и снаружи, мозг — клок пыли, вместо тела и души — Пустота, с места сдвинуться невозможно. Разглядываю площадь из-под солнечных очков, пытаюсь привести в порядок мысли, свернувшись калачиком на скамейке. Бесят собаки, бесит бабье лето, бесит солнечный свет, бесит щебенка, которая скрипит под подошвами кроссовок и прогулочных сандалий. Пытаюсь найти в поле зрения окурки. Нахожу один, но сил дотянуться до него не хватает.

Даже не знаю, как я оказался в этом парке. Может, я кого-то жду, или просто сбежал из маленькой черной дыры, где живу я и еще пара людей, и откуда я уже все распродал. Ключа от ворот у нас нет, поэтому мы залезаем туда через окно — преимущество жизни на первом этаже.

Направляюсь в католическую службу помощи страдающим от алкогольной зависимости, надо позвонить по тому номеру, что мне дал художник, опиушник-алконавт, с которым я познакомился на сеансе духовной терапии, куда меня притащила моя мамаша в минутной надежде, что я смогу соскочить. Тот парень тоже после реабилитации завязал. Он тогда взглянул на меня, во время сеанса, на мою голову, всю в синяках, на черные круги под глазами, на кости, торчащие сквозь кожу, на раны на руках и сказал только: Абзац.

Он знал, что я еще себя помучаю, пока не сдохну, или пока не соберусь с силами в какой-то момент и не поверну в другую сторону, куда получится. Нарка сколько не убалтывай, все без толку, пока само не перемкнет. Мне повезло: когда меня перемкнуло, у меня был тот номер.

Еду из привокзальных трущоб через весь город в приличный район, в Буду. Звоню от католиков. Мне дают хавки и пригоршню транков. Пробую устроиться на реабилитацию.

Я так решил.

Меня обследуют, выявляют степень зависимости, чтобы понять насколько все запущено… Что употребляете? Сколько? С каких пор? Работа? Условия жизни? Семья? Связи? Завязать пробовали? Находитесь в розыске? Привлекались? Ждать придется несколько месяцев, минимум — месяц… даже если все совсем плохо, все равно придется на очередь вставать…

Я пытаюсь говорить правду о себе, но где-то лгу — страх и отвращение не покидают меня, словно я стою на краю темного колодца.

Иду в мисссию «Выбор». Там проводят подготовку к реабилитации. Сотрудница миссии — исключительно милая девушка. Странно: она не пытается спасти меня, даже не говорит мне, какой я мудак и как я сдохну, — просто радуется, чуть ли не прыгает от восторга по поводу моего желания измениться. Она ничего обо мне не знает. Перед ней всего лишь грязный, бледный нарк в трех свитерах, напяленных друг на друга, он весит сорок кило, и от него несет дешевым бухлом. Как будто она мне рада. Невероятное ощущение. Не помню, когда в последний раз кто-то был рад меня видеть.

Потом я иду к Человеку.

Дождь падает вязкими струпьями, окутывая тонкой пленкой. Я промокаю насквозь, каждая клеточка тела плещется в сероватой жиже. Капюшон хоть выжимай. Жарко, душно, а дождь все идет, идет и идет, не переставая.

Рука ноет, лицо гноится, тыльные стороны ладоней и все тело покрыты сыпью. Надо сдать анализ на ВИЧ и гепатит, еду за направлением на окраину, где когда-то были угольные шахты (врачиха смотрит на меня и сразу подписывает направление). Пробую сделать так, чтобы прийти в «Выбор» не слишком обдолбанным. Через две недели после того телефонного звонка, я отправляюсь в реабилитационный центр. От Будапешта это не очень далеко, но от Зоны его отделяют световые годы.

Я пуст.

Я мертв.

Наркотики — это образ жизни.

Наркотик пропитывает все, каждую минуту. Ты меняешься, потому что дурь тебя меняет. В этом-то все и дело. СОСТОЯНИЕ. Этот бесконечный миг. Вечно переписываемое внутреннее кино, в котором внешний мир практически никакой роли не играет.

Такой образ жизни — круглосуточная работа, и выходных на ней не бывает.

НЕТ НИЧЕГО. Только голод, желание и размытое время.

Я просыпаюсь утром, или в любой момент, когда садится солнце. На самом деле, я даже не сплю теперь и снов не вижу. Состояние непрерывного полусна-полубодрствования. Стоит прилечь, и кино в мозгу начинает крутиться. Я часами сижу на кровати у ночника в квартире-гетто на первом этаже. Свет здесь приходится жечь даже днем. Лампы все время включены. Свет мне нужен, хотя от него и больно. Электричество пока не отключили. Это плюс. Дни, недели, месяцы сливаются в одно. Что-то происходит только потому, что мне нужны деньги, нужно СОСТОЯНИЕ, я должен быть в нем. Я встречаюсь с людьми, нахожу деньги, я продаю, краду, краду, продаю, лгу, шляюсь по темным улицам и закоулкам, ночью, при свете дня, под дождем.

Я не покидаю Зону.

С тех пор, как я оказался здесь, прошел год, или два, или целая вечность. Я никогда не перехожу невидимую границу за Mickey D’s, что на углу. Там, за ней совсем другой мир. Мир, который я едва помню. Не то чтобы меня это беспокоило. Люди занимаются своими повседневными делами. У них есть цель.

У меня тоже.

У меня есть книги — их надо продать. Мобильник тоже надо продать. Я продаю холодильник, стиральную машину. Эй, приятель, забирай все, что у меня есть, и дай мне кэш. Пять тысяч, десять тысяч или две, какая разница, сегодня получу кайф, важно только это, больше ничего. Всего пять сотен осталось? Без проблем. Могу превратить их в восемь, или в шестьдесят, зависит от того, как скоро get my fix.

Удивительно, как меня еще никто не прирезал.

Видимо, меня спасает то, что я выгляжу как бледная немочь. Тощий, явный псих — лучше не связываться. Иногда я слышу, как обо мне рассказывают разные истории за моей спиной. Про других, естественно, тоже рассказывают. Машинка по производству слухов работает вовсю, но люди тут мрут как мухи. Парень, с которым я тусовался вчера, сегодня уже в прошлом, или остался воспоминанием в мозгу какой-нибудь девицы, нанюхавшейся клея, она вспомнит его член, его нежность и редкие поцелуи.

Хорроршоу, девушка, хорроршоу. Я стал настоящим панком, прожженным нарком-нигилистом. И плевать я на все это хотел.

Я просыпаюсь и выдвигаюсь.

Я под кайфом. Психоз.

Сейчас ночь. Или рассвет.

Я клянчу деньги у туристов, собираю бутылки, или нахожу бар, где можно раскрутить кого-нибудь на пару пива. Под кайфом это легче выходит.

На мне кофта с капюшоном и бадлон. И это летом. Потертые серо-зеленые мешковатые штаны от «Риплей» и оранжевые конверсы — им уже семь лет, они на размер больше, чем надо, но выглядят клево, если смотреть с несколько извращенной точки зрения жителя гетто. Также, как и детская футболка с капюшоном из секонд-хэнда синяя с голубым, на двенадцатилетнего мальчика — я ее в Берлине купил. Мне в самый раз.

Лицо у меня все в ссадинах. Меня выкидывают из каждого злачного заведения, я иду дальше, какая разница.

Ложусь на скамейку.

Наркотики — это образ жизни.

Я далек от всего на свете.

Я — наркоман, у меня все хорошо, спасибо.

Наконец-то, моя двойная жизнь стала одной-единственной.

Теперь-то я чувствую себя как дома.

Спустя несколько месяцев становится уже не важно, кем я был.

Ритм рецидивов неуловим. Как-то раз я решил, что мне необходима хорошая доза — закинулся Клоназепамом и отполировал алкоголем. Проснулся в детоксе неделю спустя, что было — не помнил, только какие-то вспышки. Я отправился на встречу с Человеком, которого раньше ни разу не видел, но найти его в моем районе оказалось проще простого.

Потрясающий выбор, разные пакетики, приятный сервис. Зоне понадобилось две минуты, чтобы засосать меня обратно. Проходят недели, месяцы и я уже submerged, время останавливается, каждый день похож на предыдущий.

Я — воплощенная одержимость и мания.

Я похож на человека, который родился в сточной канаве и никогда из нее не вылезал. Журналист? Кинокритик? Смех один. Никто из соседей этому не верил. Я бы и сам не поверил. Ни чести, ни достоинства. Лишь грязное животное, готовое ограбить любого, кто повернется спиной.

Но она не ответила. Никто так и не узнал, что сказал король женщине, которая приехала из далекой страны и расплакалась во время танца. В округе еще долго судачили об этой истории.

Я просыпаюсь, и у меня есть деньги.

Откуда?

Кто знает?

Обчистил педика или шлюху, или что-то продал?

Кому какое дело?

Я живу от минуты к минуте.

Я удалился от мира.

Чтобы жить в параллельной реальности.

По улицам ходят странные люди. Им не понять мои мысли.

Я вешу сорок килограмм. Ходячий труп.

Нарк. Торчок. Алконавт. Бомжара. Вор.

Жалкий лузер. А мне плевать.

Стены падают на меня.

Меня трясет как лист.

На улице никого, но стены домов скользят и двигаются – они делают это каждую ночь, когда дневные зомби исчезают, и на мостовые вываливается

поток охотников за кайфом.

И мой Человек, конечно, опаздывает.

Он всегда опаздывает.

Только цыганенок подходит ко мне на улице, скаля зубы. У него плохой трип. Ощущаю его ауру. Он смотрит мне через плечо и сжимает кулак.

— Закурить для братана не найдется?

Я чуть не падаю в обморок от запаха растворителя.

— Нет, сам окурки подбираю, брат.

Мир отбросов, выброшенных в мусор марионеток на пустой, грязной улице. Я жду Человека уже целую вечность. Улица вот-вот обрушится на меня, даже тусклое мерцание моргающего светофора, что раскачивается над головой, причиняет мне боль. Не удивительно, что этот отморозок-нюхач засек меня. Я своими вибрациями вторгся в его галлюцинацию. Он чувствует мои перегруженные клетки.

— Дай закурить, ну дай.

Я просто пытаюсь пережить еще одну секунду, а этот хрен сейчас меня пырнет. Я

— Сверхчеловек, братишка, сверхчеловек, вот мой путь, в клинике, в Петерфи сняли с сердца моего, с души моей зажим спиральный, сечешь, суки, взяли кусачки, да и перекусили, но мои соседи с ними разберутся, раз и навсегда, сечешь?

Вопрос жизни и смерти — приходится импровизировать. Я вскрываю обдолбанного чувака потоком слов. Ему надо свалить, а мне нужен мой Человек. Я прислоняюсь к стене, пока не упал. Парень, спотыкаясь, бредет дальше, бормоча что-то своим нинзя.

Ненавижу, когда трясет.

У меня где-то есть табак — крошки и кусочки подобранных окурков, а еще есть дешевая бумага для самокруток, промокшая от пота, в заднем кармане штанов, но я не могу пошевелиться. Скрутить папиросу получается, только если присесть на корточки и прислониться к стене: упираюсь локтями в живот, нагибаю голову и скатываю самокрутку на колене. Самое сложное — лизнуть бумагу, шея слишком сильно трясется. А особого желания заниматься йогой прямо сейчас у меня нет.

Мой Человек, наконец, выруливает из-за угла, паря над мостовой. Над головой у него нимб. У меня во рту совсем пересохло, воздух колет глазные яблоки — будто иголками.

Ну, наконец-то, брат, думал ты уже не придешь!

Мне кажется, будто он окружен нездешним сиянием, — в фейковых адидасовских теннисках, запредельных трениках, черной найковской майке, кожаной куртке длиной три четверти и с легкой небритостью на лице. Когда он улыбается мне, видно, что двух передних зубов не хватает. В ухе — серьга, на ней блик от уличного фонаря.

— Слушай сюда, Пита знаешь? У него еще татуха на лице — полумесяц. Только что откинулся, — сообщает он, и я понимаю, что вечеринка накрылась медным тазом. Ублюдок. Джанка не будет. А ведь я мог бы и догадаться. — Мы с ним последнюю дозу заебошили, да ты не психуй, надыбаем сейчас чего-нибудь.

Конечно, гони, гони, мудила, вместо того, чтобы дать мне спасение.

Никогда не доверяй наркоману.

Никогда.

Кости раскалываются на кусочки.

— Дерьмо был товар — чистый порошок от блох. Наебали меня китайцы. Но Питу этого хватило, чтоб двинуться как следует — после четырех-то месяцев, вот гаденыш.

Он знает, что меня ломает, издевательски ухмыляется и вытаскивает из внутреннего кармана пластиковую бутылку с дрянным бухлом.

— На, глотни, а то видок у тебя не очень.

Свинья, я сейчас рухну на тебя. Это ты будешь виноват, если я прямо здесь ласты склею. Моя кровь заклеймит тебя как раба на веки вечные, ты, дерьмо цыганское, слышишь?

Я едва в состоянии удержать пластиковую бутылку. От моей руки на пластике остается вмятина. Ох ты, господи, хорошо-то как. Бутылка на три четверти полна. Я втягиваю содержимое огромными глотками, шея трясется, капли текут по подбородку, я давлюсь и чувствую, как полусладкая жижа разъедает мне желудок. Это меня слегка приводит в себя.

— Что с тобой, парень? Лаве есть? Ты мне бутылку должен.

Не вопрос, брат, только иди, герыча добудь.

Я натягиваю капюшон на глаза.

Мы перемещаемся на точку, где обслуживание можно получить круглосуточно. В здании все наркоманы, кроме старушки на втором этаже.

Мы сразу переходим к делу и вмазываемся прямо на лестничной клетке.

Одинокий, серый, бесформенный приход. Ничего не дает, ничего не показывает. Меня плющит, все становится резким, белым. Весь мир — слепое пятно. О последствиях я не думаю.

А последствий и нет. Жарко, жарко, еще жарче, почти кипит, снаружи, изнутри, медленно поднимается вверх и горит, ласкает, кусает и целует.

Голова резко падает.

Я клюю носом.

Никогда не доверяй наркоману.

Никогда.

Натыкаюсь на беззубую девку-нюхачку. Она подпирает собой стенку. Я занят тем же самым.

— Клоназепама нету?

— Нет, но давай надыбаем?

Надыбаем чего скажешь, детка, только дай разок нюхнуть из твоего славного пакетика. Каждая косточка в теле трясется, какое шикарное наркотическое утро, жарко невозможно, но ты, я смотрю, пальтишко-то забыла снять, ничего, у меня тоже еще два свитера, сама знаешь, да, меня трясет, никаких свитеров в мире не хватит, чтобы меня согреть. Ну так как, детка, дашь нюхнуть разок, а то и два, и три, а потом посмотрим у меня на хате, что можно продать. Есть газовая плита, на нее точно покупатель найдется. Но сначала надо обрести способность двигаться, пожалуйста, Господи, помоги мне пошевелиться, ну-ка посмотрим, что там за клей в пакетике, умница, девочка, надыбаем чего захочешь. Клоназепам, детка, дозировка по 2 мг, лучше не бывает, самый сладкий. Фронтин или Андаксин, на дозу герыча все равно сейчас не хватит. Но давай скооперируемся и уговорим литр вина. Это даст мне сил, и я смогу кого-нибудь грабануть. Может, наш единственный шанс — какой-нибудь педик-изврашенец с набитыми карманами, но это ничего, детка, выбирать нам некогда.

— Все будет хорошо, — говорю я, чтобы подбодрить ее.

Из каждого следа от укола на ее теле сочится гной, забинтованные ноги в тапочках, красавице нет еще и тридцати, а она уже такая потасканная, что даже бомжи на нее не зарятся. Меня они тоже обходят стороной, чувствуют Злой Дух, знают — я опустился еще ниже, чем они, ведь канистры вина мне уже не хватает. Я могу сделать вид, но оно вставляет совсем чуть-чуть, дает толчок, пока я не скатываюсь прямиком в Зону.

Жизнь моя выстроена не просто вертикально, она расползается горизонтально, как бесформенная масса, по всем измерениям, сокрушая и подавляя все на своем пути, пересекая и и и…

Одиночество, нестабильность, невроз и дрожь, и печаль, и ужас, и страх, и одиночество. Распухшие половые губы и кроваво-красные ногти.

Жажда и кафель.

Белесый закат в серебре разбитого зеркала. Циничная зубастая ухмылка в неоновой пустыне. Глазная радужка разбегается по спирали из меха хищных кошачьих.

Взрыв бомбы, куски пластика в ржавчине эскалатора.

Простота, ясность, энергия. Кататоническая красота линий матрицы. Взрывающийся зрачок.

Воланд парит над улицей и говорит со мной.

Я взрываюсь лавой.

Взрываюсь в луче солнца.

Попав в вену, я стартую в космос, выхожу на орбиту, Солнечная Система улыбается, наблюдая, как я плыву к ближайшей черной дыре.

12 октября 2009 г., почти месяц, как я прибыл в Миссию. Пятнадцать лет страдаю от зависимости. В течении этих пятнадцати лет я употреблял лекарственные средства (Клоназепам, Ксанакс, Форнтин, Андаксин, Лепонекс и т. д.), марихуану и гашиш, галлюциногенные препараты (ЛСД, дурман вонючий, вьюнок полевой, псилоцибиновые грибы и т. д.), производные амфетамина, алкоголь и героин, вдыхал закись азота — принимал практически все, от чего надеялся получить приход (бывало, находясь в психотическом состоянии, я ел стиральный порошок, пил лосьон и дышал промышленным газом). В 2002 г. совершил более-менее удачную попытку завязать: два с половиной года прожил в завязке, но зависимость, мое наркотическое «я» продолжало функционировать привычным образом: на какое-то время я ушел в работу. Два с половиной года спустя начал принимать легкие наркотики, но работу не бросал, так сумел продержаться год, но в конце 2006 г. опять сорвался в абсолютную политоксикоманию. С тех пор несколько раз пробовал соскочить, но всегда «на улице». Посещал группы, ходил к аддиктологам, психиатрам, но с каждым днем попадал во все более глубокую зависимость. Социальные связи разорвались, я крал, обманывал, жил на улице, семья от меня отказалась, я попадал в опасные для жизни ситуации, был близок к помешательству. Случайно узнал о Миссии и почувствовал: если хочу вылечиться, надо идти сюда. Это моя первая реабилитация — хорошо бы и последняя.

Другого шанса, чувствую, не будет.

Хотя все вокруг меня уже обрушилось, и возможный итог моего существования — либо психбольница, либо кладбище, самым трудным для меня было принять решение от всего отказаться. Я судорожно цеплялся за обрывки собственной внешней жизни, за любовные отношения, которые и так уже дошли до крайней точки, за материальную форму существования. Мне пришлось серьезно переступить через себя, чтобы сюда приехать — но, как только решение было принято, я освободился. Я чувствовал: если хочу вылечиться — мое место здесь. Я вижу, что шанс на излечение есть. Не думаю, что мое пребывание здесь и лечение окажутся легкими, но я вижу цель, и это меня успокаивает. Я часто срываюсь, у меня бывают навязчивые состояния, возникает куча проблем, но я вижу все больше способов их решения и получаю помощь в этом как от отдельных членов общины и моего личного ментора, так и от всех вместе. Внешне самая большая моя проблема — употребление наркотиков, но я чувствую, что истинные причины того, что со мной произошло, коренятся глубже, в моей личности. Стремление к саморазрушению — всего лишь одно из последствий внутренних нарушений. Чувствую, что не стал еще взрослым и никогда им не был. Мыслю и рассуждаю как зрелая личность, но эмоционально и в плане практической жизненной стратегии ощущаю себя человеком нестабильным, потерянным, неуверенным в себе. Я хочу раскрыть и осознать корни своих ошибок и отклонений. Я хочу измениться. Я очистился — и это самое ценное из того, что произошло со мной здесь за этот месяц. Я стал трезвее воспринимать себя, свою внешнюю жизнь, собственные ошибки и грехи, свое прошлое. Меня сильно кидает из стороны в сторону, но я пытаюсь «идти туда, где болит». Я хорошо чувствую себя в коллективе, по-моему, мне удалось стать его частью — насколько это вообще возможно за такое короткое время. Окружающие дарят мне любовь и понимание, принимают и направляют в нужную сторону — все это наполняет меня уверенностью и доверием. Миссия же дала мне покой и время. Время излечиться и возможность измениться. Хотя я провел здесь еще совсем немного времени, но уже успел заметить изменения в своем поведении и зачатки дальнейшего развития. Я пытаюсь усвоить, понять и пропустить через себя терапевтические приемы, наблюдаю за собой и за общиной, пишу дневник (там, снаружи, это у меня тоже никогда не получалось делать регулярно) и стараюсь вынести как можно больше из пребывания здесь для себя и для других.

Я хочу вылечиться.

Поэтому прошу разрешить мне продолжить лечение, довести до конца, и после его завершения я смогу построить новую, чистую жизнь.

С благодарностью, Рацкерестур, 09.11.08

Может ли год лечения перечеркнуть пятнадцать лет.

Бог может все, это правда.

Но я — нет.

Что, если я и здесь себя обманываю? Я уже стольких людей ввел в заблуждение, столькими способами, а многих — даже и не нарочно. Они — нормальные, чистые, назовем их как угодно, — они даже не подозревают, каких усилий мне стоило придти сюда. Они не знают, что для этого требуется. И не надо им знать. Там, снаружи никто тебя по головке гладить не будет за то, что ты чистый, что живешь в трезвости. Это главное. Никто хвалить не будет. А и не надо, поверь. Им знать не положено. Не их дело. Это твое дело.

Любовь, смирение в повседневной практике. Получается, когда получается. Есть, когда приходится отчаянно бороться. Ведь все рефлексы, все мои демоны — они со мной, они никуда не делись. Достаточно потерять бдительность — сразу наступит рецидив. На раз.

И двух минут не понадобится. Я точно так же начну обманывать, манипулировать, выдумывать, увиливать, лицемерить, врать, придумывать дурацки объяснения — любо-дорого смотреть. Одна стрессовая ситуация — и вылезет Крысеныш, мерзкое уличное дерьмо, готовое душу-мать продать за один пакет зелья. Точно так же, как он продал все остальное. Что произойдет, если вся эта любовь-морковь — всего лишь очередная маска? Инструмент для манипуляций? Еще один удобный слой? Да я самого Бога бы продал, если уж на то пошло.

Уж я-то знаю.